Прослушать или бесплатно скачать Пелагея "Забайкалье Снежочки на Простоплеере
Я буду немножко халтурить, потому что, если быть перфекционистом, на правку уходит времени раз в пять-десять больше, а разницы невооруженным взглядом незаметно.
ПРОГУЛКИ В ЛЕСУ И ВОЕННЫЕ ИГРЫ
********
Когда я оставался ночевать у Александра, то и просыпался вместе с ним, чаще всего до рассвета, оттого, что Леонид срывал с нас одеяла, обзывая лентяями. Как же холодно зимой было вставать, до сих пор помню! В тазу приходилось лед разбивать, чтобы умыться. А потом Леонид посылал нас на пробежку до завтрака. На бегу мы хоть согревались.
Иногда мы просыпались сами до его прихода и принимались бороться в постели, сопя и задыхаясь. Леонид как-то застал нас за этим. Александр был на этот раз победителем, держал меня за шею, сидя на моем животе, сильно не душил, просто придерживал, чтобы я не вывернулся. «Лежи так», - говорил он и стискивал пальцы у меня на горле. Леонид пришел в бешенство, сбросил Александра на пол, меня стащил за ноги с кровати. Он раздавал нам пощечины и тряс каждого за плечи по очереди; его ядовитые слюни летели нам в лицо, он орал о разврате, а мы не понимали, чего ему от нас надо. Сейчас, когда я так много знаю о разных пороках, у меня дух захватывает от того, какими невинными ягнятами были мы тогда. Но Леонид видел только грязь, жалкий человечек.
Чаще всего он гнал нас по гати через болота в холмы. Все же он многому нас научил. Не суметь найти топливо и разжечь костер в любую погоду было позором. У Александра огонь, похоже, от одного взгляда загорался. А я, помню, все сбивал костяшки пальцев кресалом, раздувал искорки во мху до боли в щеках, и все без толку – откуда-то проскальзывал ветер и смахивал крошечный огонек с трута. А потом мы с огнем и ветром вдруг поняли друг друга, и теперь, стоит мне натесать искр, как ветер сам легко и жарко раздувает огонь.
Мы бегали между корабельных сосен, играли в войну с кентаврами, обстреливая дротиками медовые стволы. На южном склоне в роще ветки сгибались от апельсинов, лимонов, их свежий, сочный запах заставлял окончательно проснуться, словно весельем кто-то брызгал в глаза. Если Леонид был рядом, он не давал нам покоя: влезал в наши игры, всё ему было не так, он швырялся шишками и желудями, чтобы мы лучше запоминали его слова: «Не горбись, уродом вырастешь, сиди пристойно, одерни подол. Задохнулся? Позорище! Баба беременная быстрей бы пробежала». И все, опьяняющий простор, синее ясное небо, блаженный смолистый дух, – все исчезало, оставалась досада, обида да утренний озноб. Мы вздрагивали от резких щелчков желудями, но делали вид, что нам все равно, только шипели сквозь зубы: «С-с-сука…»
Насколько же было лучше одним, без унизительного присмотра. Кто нам только не встречался в лесу – иногда мы помогали пастуху искать заблудившуюся корову и освобождать овцу, запутавшуюся в ежевике, изощрялись в насмешках над охотниками, которые возвращались в город с пустыми руками или с парой воробьев, болтающихся на поясе. Встречались бортники, сборщики смолы, старики со связками хвороста, с которыми Александр был неизменно ласков и любезен, словно в каждом подозревал бога, сошедшего к нему в таком жалком облике для испытания его добродетели.
В холмах мы обычно встречали и зимний рассвет, первые розовые лучи, первое талое золото неба, слабое зимнее солнце. Какая особая ясность всего вокруг, какой был воздух – как ключ ледяной.
Все наше ученье, конечно, было лишь дополнением к благородному воинскому искусству. Большую часть времени мы проводили в казармах и конюшнях, много ездили верхом, дрались на деревянных мечах, учились управляться с копьем… Александр был рожден воином, и я верхом стал ездить раньше, чем хорошо ходить научился, а пяти лет уже мотался на своей коняшке с отцовскими табунщиками, подражая им во всем. Наши деды и отцы так жили, и мы по их заветам…
Мы могли часами следить за единоборствами щитоносцев, маневрами фаланги или выездкой лошадей. Если гоплиты выходили из города, мы увязывались за ними, как лунатики за луной. Меня поражало, что Александр, как ясновидящий, всегда угадывал, кто из победит в учебном поединке, и время называл: «Всё, ему конец,» - и я до пяти досчитать не успевал, как один из бойцов ловил ртом воздух, держась за бок, а лохаг прекращал бой, резанув ладонью по горлу: «Убит».
Засмотревшись, Александр, словно во сне, повторял движения бойцов - безошибочно, стремительно, с самоуглубленной одухотворенностью танцора. Он и меня вовлекал в этот странный танец: внезапно оборачивался и яростно делал выпад невидимым оружием, целясь мне в грудь или в голову, с таким неистовым жаром, что я отшатывался, как от настоящего меча, и сердце обрывалось, не зная, цело ли, или уж пробито железом. Я вставал ему навстречу, и мы начинали кружиться в странном поединке, безоружные, издавая воинственные птичьи крики, разя невидимыми мечами, нападая и отбивая удары.
Помню, после одного моего удачного выпада, Александр замер, прижав руки к животу, колени его подкосились, и он упал на землю с гримасой резкой боли. Я тупо стоял над ним и смотрел, как беззвучно шевелятся его губы, как мертвенно стекленеют глаза. Он перепугал меня до смерти. То, что это всего лишь игра, вылетело из головы, да он и не играл - когда я попробовал его поднять, он резко дернулся и глухо застонал. Я умолял его: «Вставай же! Да что с тобой?», и, казалось, годы прошли до тех пор, когда он стал дышать ровнее, смотреть осмысленнее, осторожно зашевелил руками и ногами, а потом и заулыбался мне синими губами, к которым постепенно возвращался цвет.
«Какой же ты гад!» – я разревелся, как маленький. Я уж было совсем уверился, что убил его колющим ударом несуществующего меча. К этому времени к нам примчалось несколько гоплитов, которые видели наши игры и тоже решили, что произошло что-то плохое. «Что случилось?» Они запыхались, гремели доспехами, тяжело дышали. «Гефестион меня сегодня, наконец, убил», - объяснил Александр, улыбаясь во весь рот, и легко вскочил на ноги.
********
Самыми любимыми играми Александра были тактика и стратегия. Глядя на любой дом, он прикидывал, как его штурмовать и как в нем держать осаду. На улицах Пеллы и в садах Эг происходило бесчисленное множество сражений. В гавани высаживались вражеские войска, на озере еле помещался совместный персидско-афинский флот, с востока и севера текли орды варваров, с юга объединенные силы эллинов, воодушевленных Демосфеном, шли, чтобы положить конец Македонии. Александр таскал меня за город, посмотреть, как они расположат войска, высчитывал, как быстро персы смогут переправить конницу, где развернется фиванская лента, найдется ли там место для маневров нашей фаланги.
Несомненно, он каждый раз разбивал врагов, несмотря на все трудности, и все усложнял себе задачи: поначалу они нападали по очереди, потом все вместе и в самое неподходящее время, когда большая часть наших войск осаждала Византий, и Александр чернел от непосильных усилий организовать оборону с тем, что осталось. Приходилось набрать ополчение в Верхней Македонии и проводить его скрытно через блокаду противника. Он высчитывал, насколько городу хватит продовольствия, сколько продержится Престол, если городские стены падут, достанет ли кормов для персидской конницы, за какое время гонец доберется до Византия и как быстро наши войска оттуда придут на помощь. «Но ты ведь понимаешь, - говорил он озабоченно, - персы сделают все, чтобы не дать нам соединиться, они перебросят часть войск в Амфиполь и там преградят нам дорогу. В сражении отец будет тяжело ранен, Антипатр убит, они не сумеют прорваться, но свяжут персов боем, - говорил он быстро, и глаза лихорадочно блестели. – Главное, рассчитать момент для главного удара, когда ополчение из Верхней Македонии будет уже на подходе. Лишь бы линкестийцы снова не подвели… Нет, сначала мы отправим отряд сжечь корабли персов, чтобы ни один не ушел…»
Он быстро определял численность и состав отряда, взглядывал на меня сияющими глазами: «Тебя ранят в правое плечо, но ты переложишь копье в левую руку и будешь сражаться, пока не почувствуешь слабость от потери крови. Меня ранят в голову, и кровь будет заливать мне глаза, но я пробьюсь к тебе, не волнуйся, и мы завершим начатое. Так что во время главного сражения тебе придется сражаться левой рукой...» На следующий день на тренировке он заставлял меня отрабатывать колющие удары левой, и деловито расспрашивал у насторожившихся этеров состав зажигающей смеси.
Поначалу я не поспевал за ним в мысли, приходилось расспрашивать отца: насколько вероятно участие спартанцев в общеэллинском походе против Македонии, так ли страшны персидские серпоносные колесницы. Отец, когда понял в чем дело, охотно включился в игру и стал подбрасывать разные идеи – он очень любил всякую бессмыслицу и игру ума.
Я передавал Александру, что корабли, может, и не стоит сжигать, надо оставлять врагам возможность для отступления и бегства, а то им хочешь не хочешь, придется биться насмерть – а нам оно надо? Но можно договориться с кипрскими царями или финикийцами, чтобы они напали на персидский флот на обратном пути, были бы деньги. «Пусть уходят, - соглашался он. – Мы прогоним их с нашей земли и настигнем в Азии».
В наши стратегические забавы отец включил политику и дипломатию. От него мы знали, что спартанцы охотно пойдут на союз с персами ради гегемонии в Элладе, что в Афинах начнется бесконечная свара из-за назначения верховного стратега, и кого бы не выбрали, другие тут же начнут интриговать против него, а демагоги будут протестовать против похода, потому что подготовка к войне стоит слишком дорого и придется сократить бесплатные раздачи и расходы на зрелища и празднества. В некоторых, областях Греции несложно будет организовать очаги сопротивления общеэллинскому походу: желающих половить рыбку в мутной воде всегда полно. С другой стороны, услышав о наших затруднениях, иллирийцы непременно пойдут набегом, они такого случая не упустят. Придется воевать на два фронта и отлавливать дезертиров – потому что горцы, конечно, будут рваться из армии домой, защищать свои дома и семьи.
Греки наверняка найдут кого-нибудь из Линкестидов, которого объявят истинным царем Македонии и будут таскать его с собой, а его многочисленная родня будет пакостить изнутри и препятствовать набору ополчения. Персидский царь, если не дурак, будет поддерживать всех их деньгами и посылать наемных убийц к царю Филиппу. «И никогда не забывайте о возможности предательства внутри, среди самого близкого окружения, - говорил отец. - В конце концов, большинство македонских царей умирали от ножа в спину, а не в бою».
«Главное в войне – деньги», - передал я Александру слова отца. «А у нас денег нет ни хрена! - радостно откликнулся он. – Ничего, обойдемся. То, что можно купить – ничего не стоит».