Мутная расплывшаяся луна вчера, туманы, сильный свежий ветер хаотично гоняет ароматы по всему саду. Слепой бы с ума сошел: пахнет жасмином, а наощупь - пион.
Кругом грозовые тучи, а посередине солнце в чистом круге, внизу - сверкающие после дождя деревья. Закатное небо в тучах, дымно-серое с розовым (пепел розы) и на этом фоне обшарпанный голубой дом сияет, как осколок зеркала. А через десять минут туча ушла и открылось светлое дневное небо, ни заката, ни странного сияния - так, серенькие светлые сумерки, как будто время на пару часов назад отмоталось.
* * *
От укров тошнит. Убийцы в вышиванках на иннаугурации сало жрали, когда Славянск бомбили, людей в церкви, жилые дома. Стервятники, жиреющие на чужих смертях. А в присутствии клерка из Европы или США становятся иллюстрацией к слову «пресмыкающиеся».
Скорей бы это кончилось, чтобы вспоминать про этот народ раз в полгода, как про грузин или поляков, когда что-нибудь особо тупое в ИНО-СМИ напечатают - на поржать.
Они и во внешних проявлениях совсем чужие: одеты, как конферансье, ярко и богато, сентиментальный пафос, европейские мачтания вслух, никакой конкретики, сознание и демонстрация собственной важности. Донецкие очень сильно отличаются от украинских, совсем другой, русский тон - сдержанность, подчеркнутая простота, скромность, самоирония, чтобы снизить пафос. Если у укров громкость вдвое увеличена, то у донецких - уменьшена, как у Путина с Сергеем Ивановым, такое интеллигентное задушевное мурлыканье.
* * *
Персы, оказывается, плясали вприсядку - у Ксенофонта в Анабазисе написано.
На Венском конгрессе Нарышкин у Талейрана спрашивает: «Скажите, чего, собственно, Наполеон искал в России?» Талейран, хладнокровно продолжая играть в карты: «Страсть к путешествиям, мой друг, страсть к путешествиям».
* * *
Ксенофонт. Анабазис - 9/10
Прекрасный чистый язык. Жалкая и манящая судьба наемников: вроде бы ворье, бунтовщики и предатели, но на этом мусоре иногда вырастает дружба, помощь, профессиональная гордость. Куда бы жизнь не занесла - все люди по всей земле ведут себя прилизительно одинаково: заключают союзы, изменяют им, как только чуют свою выгоду, грабят, тех, кто слабее, подбирают, что плохо лежит.
Интересно, как Ксенофонт вел себя на самом деле - описал-то он себя безупречным и бескорыстным нышкой, так и вижу сквозь тысячелетия его ясный наивный взор. Думаю, что врёт. Речистый был, воспитанный афинский юноша, вовсю льстил спартанцам и болтался за ними в фарватере. Неприятно лебезит перед ними, как бандеровцы перед немцами: «Яволь! Яволь!» Полная и искренняя капитуляция, аж с восторгом. Анабазис заканчивается, когда Ксенофонту удается получить богатые трофеи и обеспечить себе достойное будущее. Вот оно, восхождение, апогей.
А книжка чудесная. Про живых людей.
* * *
Несбё. Красношейка - 5/10
Очень смешит меня норвежская версия пропащего и отчаянного полицейского - «а я небезопасно извлекаю флэшки». Такой умильный. Но автор умеет ловко сюжет разворачивать, когда надо, читать приятно. Про фашистов в Норвегии да и вообще про их жизнь дико читать, до чего же разные судьбы у народов, как мы непохожи.
10 июня
Беда с моим любимцем Пономарёвым из Славянска, он меня больше всех зацепил - самый отмороженный, "безумие или смерть". Не знаю уж что там у них со Стрелковым произошло. По идее, внутренние разборки в такой ситуации давно должны кипеть. Вот Стрелков и арестовал его по-дроздовски (интриги и истерики), был бы корниловцем - пристрелил бы на месте, а был бы марковцем - терпел бы и матерился. Тут же сон приснился.
Сон про голубых ёжиков и пр.
Я в Славянск как журналист приехал, а Пономарёв водит меня везде и показывает, как они хорошо живут. Показывает поля, на которых такие огромные скирды в виде лежащих цилиндров лежат - снежно белые, он говорит: «Это мы тут лён выращиваем на экспорт». Потом ведёт меня к реке в камыши, такой заговорщицкий вид, усаживаемся на корточки, он говорит: «Смотри внимательно». Смотрю, очень голубая вода, и смотрю - по течению на спине плывет голубой ёжик, а на груди маленького ежонка держит. Пономарёв: «И вот так они уже третий день эвакуируются. Что-то у них там не заладилось в ежином королевстве».
На следующий день утром прихожу к нему домой, жду его на дачной веранде. Внезапно со второго этажа спускается Марадона, босой, в треньках и майке-алкоголичке, подходит к обшарпанному холодильнику, вытаскивает банку с огурцами и рассол пьёт. Я ему: Буэнос диас, - а он меня игнорирует, от укропа отплевывается и живот чешет. Тут и Пономарёв в таком же виде: «Диего нас поддержать приехал. Посидели вчера маненько, за свободу пили, за Че Гевару».
* * *
Гудок паровоза издалека звучит как органная нота, я уши навострил - что дальше, а дальше ничего. Вблизи уже гудок как гудок.
Сильный дождь на стеклах течение с водоворотами устроил. Если бы я был утопленник и смотрел вверх из-под воды, то где-то вот так бы небо видел в водяных завихрениях. Тёмные синие сумерки после дождя. Небо плотно закупорено облаками, свет не проникает, невозможно угадать, где же солнце - я только знаю, где оно должно быть.
* * *
Дэйв Эггерс. Заметки к рассказу о человеке, который не хотел умирать в одиночестве. - 7/10
Не пойму, человечно это или бесчеловечно, устраивать из своей смерти веселый многолюдный праздник. На мой вкус, в смерти лучше всего спонтанность - принять, что Бог даст. Вряд ли добрые друзья смогут организовать это лучше.
Карл Яромир Эрбен. Букет из народных преданий. - 5/10
Народные предания в неуклюжих стихах. Не знаю уж, автор напортачил или переводчик. Литературная обработка ослабляет силу народных историй, цензурирует, вычеркивает все оригинальное, что лежит за пределами скромного литературного словаря. Сами же предания очень интересны, хотелось бы почитать их в первозданном виде.
11 июня
Фридрих Шиллер. Георг Эверс. Духовидец. - 8/10
Внезапно понравилось. Качественный готический роман, Шиллер начал, Эверс закончил. Я думал, у Шиллера будет сентиментальная мутотень, но совсем нет, живенько и внятно.
* * *
Когда читал «Духовидца», вдруг стремительно начал мечтать о путешествиях в начале 19 века. Хотя никогда раньше меня это время не привлекало, только Пушкин один. Но тут будто со стороны разные образы налетали:
Кареты без рессор, грум на запятках, казачий конвой. Театральные костюмы русского вельможи, соболья шуба нараспашку, шапка какая-нибудь дикарская, руки в перстнях, пара борзых в ошейниках с бриллиантами. В гостинице первым делом на полку выставляются иконы в золотых и серебряных окладах, казачок расстилает тигровую шкуру.
Крепостную девушку везу в Италию учиться на певицу, а пока она у камина «Стонет сизый голубочек» напевает, за окнами - венецианские каналы, снег в воду падает. А я пишу длинные письма сестре в пензенскую деревню и какие-нибудь «Записки русского путешественника». Гонцы привозят свертки золотых цехинов, гиней и т.д.
Театр, жар свечей, духота и сквозняки, голые плечи дам блестят от пота, свистят веера. Маленькая сцена, смешные пухленькие балерины скачут, Малибран поёт.
Потом Греция под властью турок. Ночь, корабль, плеск вёсел - подплывает маленькая лодочка, из нее поднимаем на борт закутанную в старый парус статую - какую-нибудь Артемиду контрабандой собираюсь в Россию увезти. В тесной каюте раскутываю ее - белый локоток, белое колено.
Потом Восток. Ночевка у пирамид, у костра. Казачки поют: «Ох ты разродимая моя сторонка, ой да не увижу больше тебя я...»
* * *
«И вот оно, счастье, здесь, перед тобою, на берегу реки: чья-то жизнь, позлащенная солнечным лучом, смотрит на текущую воду, неподвижная, чиста и глупая» (Гонкуры)
* * *
Бушков. Из ниоткуда в никуда. - 6/10
Последнее про Сварога. Душевно, он любовно про него пишет, без негров.
Бушков. Бульдожья схватка. - 7/10
Хороший ранний его детектив.
Эйдельман. Большой Жанно. - 5/10
Про Пущина. К сожалению, роман, а не исследование. Похоже, что писалось в СССР для серии «Пламенные революционеры». Жаль. Сентиментальность и окуджавская романтическая революционность на одной сладенькой ноте. Ну и Пущин, которому Эйдельман делегировал собственные исследования, ненастоящий. Жаль. Он хороший мужик был, храбрый, стойкий, спокойный человек. Хочу почитать что-нибудь толковое, антидекабристское.
12 июня
Видел, как синицы учили птенцов летать. Сперва мотались мимо моего окна по яблоне с ветки на ветку с перпуганным и радостным верещанием. Птенцы очаровательные, круглые, пушистые, с короткими желтыми клювиками, но окрас уже вполне синичий, яркий. Наконец все уселись на верхней сухой ветке яблони - четверо в ряд (родители, наверно, со стороны смотрели и страховали). Первый растопырил перья в крылышках, стал ими трепетать, как стрекоза - и шшух - унесся по ветру, следом второй, и все по очереди.
А вечером я одного птенчика мертвого на дорожке нашел. Подумал, что он о стекло разбился - кто-то два раза ударялся, я слышал. Но когда стал его убирать, перевернул - а у него красная рана в груди, как от шпаги. Наверно, сорока его убила или ворона. Бедный парень!
* * *
Генрих Гейне. «Мысли и афоризмы» - 4/10
Фиговая подборка.