И с утра - солнце и тепло.
* * *
"МЕЖДУ", реж. Коппола, 2011. – 7/10
Неожиданно лёгкий мистический триллер-фэнтези от Копполы с приятным героем-писателем, муки творчества, сны. Визуально ласкает глаз, вообще все очень неглупо и забавно. Эдгар По учит бедолагу, как писать хорошие триллеры, кусачая девочка-вампир с брекетами, куча убитых детишек, смешные полицейские. Никакой многозначительной мрачности. Только у него все актеры похожи на упитанных грызунов, Килмер с жировыми складками на шее, девочка со поросячьим носиком и гайморитно открытым ртом, гот-вампир-хомяк с щеками, лежащими на плечах. Только Эдгар По и злодей избежали этой участи. Фильм совсем не страшный, история дурацкая, но тем и мила. Время, убитые девушки, вампиры и гонорары приятно переплетаются и, как во сне, перетекает из одного в другое, грани реальности скользят и получилось приятно.
* * *
ЧУКОВСКИЙ. ДНЕВНИК 1929-1969 – 6/10
Я у него вижу отчетливый стокгольмский синдром. Он так старается любить всех удачливых и имеющих власть советских, особенно Сталина, но и Фадеева с Твардовским, Михалкова с Казакевичем, вообще всех, у кого получается легко жить в СССР без натуги, как рыбе в воде. Он восхищен их жизнеспособностью, нежен и почти влюблен, а к тем, кто поинтеллигентнее, суров. Страшный пессимист, как почти все юмористы в жизни, и робкий человек. Кажется, при Сталине ему жилось внутренне спокойнее, чем при Хрущеве, вместо собранности и восхищения властью – растерянность и раздражение. Впрочем, все это, возможно, из-за возраста, смерти жены, болезней. Но и из-за того, что распадается иерархическая структура тоже.
Писательская среда ужасна. "Меня выдвинули на премию единогласно!" Какая жалкая радость для того, кто миры создает. Очень жалко его. Он честный трудяга, возможно, он был бы счастлив в Америке, но писал бы какую-нибудь херню для Диснея или был бы солидным профессором, о котором бы никто ничего не знал. Не поймешь.
Немножко цитат:
Вчера на съезде сидел в 6-м или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место)5. Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали,— счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали. «Часы, часы, он показал часы» — и потом расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах.
Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко, заслоняет его!» (на минуту).
Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью...
* * *
Достоевский: «Только то и крепко, подо что кровь течет». Только забыли, негодяи, что крепко-то оказывается не у тех, к-рые кровь прольют, а у тех, чью кровь проливают. Вот он — закон крови на земле»
* * *
Умирать стыдно. Другие живут, а ты умираешь. Если быть стариком совестно (это я знаю по себе), то насколько же стыднее умирать. А она знала, что умирает, и скрывала это от всех, как тщеславные люди скрывают свою бедность, свою неудачливость.
* * *
Оказывается, глупый Вирта построил свое имение неподалеку от церкви, где служил попом его отец — том самом месте, где этого отца расстреляли. Он обращался к местным властям с просьбой — перенести подальше от его имения кладбище — где похоронен его отец, так как вид этого кладбища «портит ему нервы».
* * *
Сегодня я встретил Катаева. Излагая мне свою теорию, очень близкую к истине, что в Переделкине и Тихонов, и Федин, и Леонов загубили свои дарования, он привел в пример Евтушенко — «я ему сказал: Женя, перестаньте писать стихи, радующие нашу интеллигенцию. На этом пути вы погибнете. Пишите то, чего от вас требует высшее руководство».
* * *
Как Ахматова презирала Шкловского! Это перешло к ней по наследству от Блока, который относился к нему с брезгливостью, как к прокаженному. «Шкловский,— говорил он,— принадлежит к тому бесчисленному разряду критиков, которые, ничего не понимая в произведениях искусства, не умея отличить хорошее от плохого, предпочитают создавать об искусстве теории, схемы — ценят то или иное произведение не за его художественные качества, а за то, что оно подходит (или не подходит) к заранее придуманной ими схеме».
* * *
Оказывается, Бехтерев принимал больных до 2-х часов ночи (к нему как к знаменитости съезжались больные со всех краев России) и так обалдевал после полуночи, что, приложив трубку к сердцу больного, не раз говорил, как спросонья:
— У телефона академик Бехтерев, кто говорит?