20 августа, понедельник
Снился суд. Подсудимый - сложно-выстриженный (узорами), красиво татуированный, о чем-то перефыркивался с адвокатом, иронически на все смотрел. Его отпустили из зала суда, и он ждал меня на ступеньках. Пошли вместе в кафе. Я как-то и очарован, и насторожен. В кафе он делает на столе рамку из трех гвоздиков и веревочек - "Души ловить". Потом мы ходили по разным местам (все это в Париже), и везде он оставлял какие-то знаки: где цветные камешки бросит во внутренний дворик, где граффити изобразит наскоро. Я ничего не понимаю, но хожу следом, как телок. Помню, он наклонился над нищим, заслонив его спиной, а в Марэ из баночки с красной краской (?) нарисовал на средневековой стене то ли кентавра, то ли всадника. Потом говорит: "Надо сделать тебе татуировку", а я уже подозреваю, что это будет "666" и отказываюсь. Он иронично так посмотрел и говорит: "Все равно скоро все символы проступят, я только подправить хотел". В туалете какого-то кабака я искал на себе эти проступающие символы, а вместо них нашел синяки и следы уколов на сгибах локтей и на щиколотках. К этому времени я уже чувствовал, что помираю, а этот уговаривал: мол, последнее усилие и все кончится. Втащил он меня на себе на Монмартр, усадил на склоне в траву, нарисовал что-то на лбу (я только мычал и уворачивался) и свалил в закат. А я уже шевельнуться не могу.
+ + +
Читаю душевную книжку "Как дрались в НКВД", очень радуют термины "передняя нога" и "задняя нога".
Еще читаю сейчас одновременно несколько биографий сразу - Сиднея Рейли, Вертинского, Булгакова, Пришвина и Грина.
Рейли поразил тем, что он был настоящий убийца-рецидивист, про него не "Овода" сочинять надо было, а че-нить в стиле Агаты Кристи. Сперва он грохнул богатого мужа своей любовницы, прикинулся врачом и зафиксировал его смерть от естественных причин, причем нашел пособницу - тоже сиделку-убийцу, судя по всему. Женился на вдове, разбогател, поменял имя. Потом связался с революционерами, одновременно работая на охранку. Грохнул итальянского анархиста, забрав у него кучу денег, которые тот вез товарищам по партии. Во время русско-японской, похоже, продал японцам чертежи укреплений Порт-Артура, женился второй раз (при живой первой жене). Потом, судя по всему, убил девушку, которая опознала в нем доктора (см. выше). Дальше я пока еще не дочитал, но уже волосья дыбом. Блин, и это Джеймс Бонд и Овод в одном флаконе! Офигенно романтичный персонаж. Все английские разведчики от него кипятком писали от восторга - Хилл, Локкарт, Флеминг, все ему хвалу пели.
В общем, если я и раньше думал, что разведчики - это лихие беспринципные авантюристы, которые любят риск, баб и бабло, а вовсе не мудрые, благородные, бескорыстные и морально устойчивые аналитики типа Штирлица (аналитики дома сидят и анализируют то, что им лихие авантюристы в клювике приносят), то теперь я слегка изменил мнение: разведчики - не лихие авантюристы, а отмороженные психопаты, так вернее будет.
Грин по молодости был то ли уж совсем отморозок, то ли с большими проблемами в психике - из гимназии и училища прогнали с позором, ни одного друга себе не завел, ни на одной работе дольше месяца удержаться не мог. Воровал, поймали, добровольно подался в солдаты, из армии дезертировал через полгода с помощью эсеров, эсеры тут же решили послать его на акт, обвязав бомбами, но он как-то отвертелся (даже странно, он, казалось, был идеальным пушечным мясом для террора - озлобленный неудачник, которому деваться некуда, и ни себя, ни других не жалко, но вот не захотел, внутренний писатель, видно, возмутился, все, еще ненаписанные, слова внутри)... В общем, с одной стороны, ему ужасно не везло во всем, с другой - сочувствовать ему трудно, потому что все глупости делал сам по своей воле, никаких злых гениев у него не было, сам, все сам. Не удивительно, что его отец рыдал от счастья, когда Грин показал ему свою первую книжку - он, бедняга, был уверен, что сын кончит каторгой. Да, кстати, поначалу Грин писал очень неплохие реалистические мрачные рассказы, жаль, что потом на всякие там алые паруса переключился.
У Пришвина очень интересная связь с Розановым. Началось с того, что Розанов был учителем в гимназии, где учился Пришвин, и с его подачи Пришвина оттуда выгнали с волчьим билетом. По идее, это могло реально сломать ему судьбу, но Пришвин удержался, стал писателем и первым делом пошел к Розанову, потому что по странному вывиху судьбы он именно его считал самым близким себе писателем и философом. Они долго выясняли отношения, Пришвин всю эту гимназическую историю вывел в романе, обозвав Розанова Козлом, тот обижался - в общем, психологический водоворот с цунами и вавилонами. В результате, Розанов для Пришвина стал одновременно источником комплексов, "демоном" и дорогим незабвенным учителем, чьим последователем он себя считал и с кем всю жизнь вел внутренний диалог. (Вечно вокруг Розанова какая-то достоевщина, начиная с Сусловой.)
У Вертинского происхождение, как в индийском кино - незаконное дитя любви, мать умерла, когда он был малышом, еще через три года отец покончил с собой на ее могиле, их с сестрой распихали по разным семьям, причем, каждому сказали, что братик/сестренка умер/ла. А потом они оба стали актерами, встретились в Москве, думали, что однофамильцы, и тут выясняется: "Саша, брат!" - "Надя, сестра!" (Надя, к сожалению, скоро померла от передоза, так что хэппиэнда все же не получилось).
21 августа, вторник
Тревога какая-то с утра, сердце не на месте. Проснулся от ливня, и снилось, видно, вдогонку к начавшемуся дождю, что-то про бурю на море, как волны захлестывают корабль. Я читаю какие-то бумаги в капитанской каюте, очень важные, и тут вода хлещет через открытый иллюминатор на стол с бумагами, и все написанное стекает, остаются чистые листы.
Подозрительные сны мне снятся в последнее время, то козьи жопы, то Антихрист вчерашний. И чет всегда какая-то обреченность, беспомощность - иду, куда ведут, как вол на убой, смотрю, ужасаюсь - и сделать ничего не могу. Ментальная атака, штоле? Врёшь, не возьмёшь!
+ + +
"Паук-охотник изумительный" - это его официальное имя. Еще понравилось: "сетей не строит" - это не про него, а про его кузена, бахромчатого.
Какие-то дурачки носят даме сердца упакованную в паутину муху, как букет в целлофане. (Чет вспомнил, как в хорошем кино мясник-маньяк своей любимой сочащуюся кровью вырезку носил.)
Стрекоза, которую я видел, походу, - зеленое коромысло. Летает со скоростью 60 км в час, крутое создание.
Поденки живут несколько часов, но их личинки - значительно дольше, несколько лет. Все это время они живут под водой жрут, а потом превращаются в поденку только чтобы на небесный бал сходить, у них даже рта нет, зато крылья есть. Два тура вальса на закате - и конец. (Чет мне это напоминает песенку Вертинского "Бал Господень")
+ + +
У эсеров Грин тоже не преуспел - тратил партийные деньги, много болтал, пьянствовал с рабочими за их счет, подрывая авторитет партии, влюбился в эсерку и стрелял в нее, когда она его отвергла, правда, агитатор был неплохой, писал некрологи казненным товарищам, над которыми все рыдали, и, шокируя всех,, требовал за них гонорар. В он революции давно разочаровался, но из эсеров не уходил, потому что там ему деньги давали, а работать он нигде не мог, а как ему стали платить в редакциях, он сразу бросил революционеров и больше слова доброго о них не сказал.
Ужасный, конечно, у него характер, но все эти эсеры-идеалисты еще хуже.
Любопытное пророчество Грина:
Отвечая на вопрос анкеты журнала «Что будет через 200 лет?» (Синий журнал, 1914, № 1), Грин писал: «Я думаю, что появится усовершенствованная пишущая машинка. Это неизбежно, Человек же остается этим самым, неизменным. Вперед можно сказать, что он будет делиться на мужчину и женщину, влюбляться, рожать, умирать. Леса исчезнут, реки, изуродованные шлюзами, переменят течение, птицы еще будут жить на свободе, но зверей придется искать в зверинцах. Человечество огрубеет, женщины станут безобразными и крикливыми более, чем теперь. Наступит умная, скучная и сознательно жестокая жизнь, христианская (официально) мораль сменится эгоизмом. Исчезнет скверная и хорошая ложь, потому что можно будет читать мысли других. И много будет разных других гадостей…»
В общем, про компьютер, экологические катастрофы, феминизм, вульгарное антихристианство и соцсети.
22 августа, среда
Понемножку холодает, но еще хорошо, очень хорошо - облака и деревья, ветер и солнце, но всё уже так хрупко - прям хочется возрыдать на тему "не уходи, побудь со мною". Хочу лето вдвое длиннее. Ну хоть в полгода длиной, жалко что ли? Можно в разбивку: весна - лето- осень - лето - зима - лето, вот так.
"И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной..." Слишком сильно я это люблю, наверно, из-за этого новый малый ледниковый период и начнется.
И даже в тропики не скипнуть. На фиг мне тропики? Мне средняя полоса России нужна, речки, лужочки, облака в небе. На юге небо слишком голое, слишком пустое. Блин, у меня аж приступ превентивной ностальгии случился. Не поеду в тропики, и не уговаривайте. Хотя на зиму где-нибудь на берегу Средиземного моря я бы, может, и дал бы себя уговорить.
Нет, пойду Бунина читать. Ни Венеция в снегу, ни Босфор в тумане меня с моей печали предосенней не собьет. Пусть тепло, и розы снова собираются цвести, и флоксы еще не осыпались, и виноградные листья еще не краснеют, но все равно, как заноза, саднит и ноет предчувствие осени, короткого дня, стылых дождей, глухих сугробов и скупого солнца раз в неделю.
"Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля..."
+ + +
ПОЛ СТРЕТЕРН. ПЛАТОН.
Брошюрка, типа весь Платон за 5 минут. (За час, на самом деле). С юмором и нагло, эдакий лектор, любимец студентов, который хохмит, напоминает про беженцев в Европе, делает упор на "Государстве" и "Законах" (хотя это и не философия), объясняет, что Платон был Сталин и Гитлер в одном флаконе, и дает слушателям приятное ощущение, что Платон был жалким лохом по сравнению с высшей истиной, досконально известной лектору и его студентам. И смешно, и противно.
Еще смешно: поначалу меня здорово сбивали с толку его сальные смешочки насчет платонической любви, пока я не сообразил, что , автор считает, что "платоническая любовь" - это педерастия.
Кстати, "Пир" Платона, оказывается, был запрещен в куче стран и был в списках запрещенных книг Ватикана аж до 1966. А я-то бесился из-за списка Крупской: типа, вот дура-то, вот дура тупая! Причем, Крупская-то Платона запрещала из-за враждебной идеалистической идеологии, а эти из-за гомосексуальных мотивов, уж и не знаю, что мерзее.
23 августа, четверг
Буниным зачитался, как обычно. Буду свои нудные жалобы его четверостишиями разбавлять.
"Что слушает моя собака?
Вне жизни мы и вне времен.
Звенящий звон степного мрака
Самим собой заворожен".
+ + +
техническоеМалость горюю из-за того, что даже первая, гладкая и обработанная глава туго идет, а остальные-то - полный бардак, писать будет куда труднее. И быстро не получится: тут или быстро, или хорошо. Я мог бы завтра поднапрячься и закончить первую главу, но не стану - нужно еще шлифовать, а то пока у меня от своего текста неприятный привкус халтуры.
Чет меня слишком захватила гонка за скоростью и суровые дедлайны. Качество-то важнее, но и интенсивность не хочется снижать, а то я эту Миезу три года писать буду. В общем, я типа на распутье.
+ + +
АРИСТОТЕЛЬ. РИТОРИКА
Ничего, живенько так. Иногда челюсть отвисала от того, что в те времена считалось хорошим, а что плохим. Понравилось одно психологическое наблюдение: что бесстыдный человек делает бесстыдные вещи оттого, что презирает окружающих, и потому окружающие осуждают бесстыдство - они видят презрение к себе.
ЯЦЕК ПЕКАРА. СЛУГА БОЖИЙ. ОГОНЬ И КРЕСТ
Очень темное фэнтези, занятно.
24 августа, пятница
Сон. Провинциальный дачный театр, сцена на открытом воздухе, любительская постановка, неизвестный Беккет, абсурд, все дела, я в главной роли. Там были хорошие слова. "Где твое главное сокровище?" - спрашивал меня кто-то, и я решительно отвечал: "Мопс - мое главное сокровище" (может, правда, это была репетиция, а в пьесе слова были другие, но все смеялись и хлопали).
И вот финал, стою я посреди сцены в белом обтрюханном пиджаке, в красных клоунских тапках и толкаю монолог в стиле "Люди, львы, орлы и куропатки", делаю широкие жесты, показывая на актеров вокруг меня, и офигеваю, потому что они по очереди улетают со свистом вверх по диагонали. На репетициях ничего такого не было, в сценарии не предусматривалось. Народ в зале сидит с открытыми ртами и вскрикивает от ужаса, но, видно, думает, что это какой-то трюк, а я знаю, что нет. Перестаю делать жесты, продолжаю монолог, и опять пара актеров улетает в небо наискосок, как будто ими кто-то из рогатки стреляет. Я в недоумении. Конец.
+ + +
Из Бунина в предчувствии зимы:
"Родились мы в снегу, - вьюга нас и схоронит.
Занесет равнодушно, как стог, как забытый овчарник...
Хорошо ей у нас, на просторе великом!
Бесприютная жизнь, одинокий под бурей кустарник,
Не тебе одолеть в поле темном и диком".
+ + +
техническоеНу вот, закончил в целом первую главу, но надо еще отшлифовать, хотя можно и так. 9750 слов, получилась больше, чем была в черновике, хотя я, вроде, только и делал, что сокращал.
С одной стороны, я вроде все написал с опережением графика, но, блин, она маленькая, в следующей главе больше 19 тыщ слов и полный бардак, а времени я на нее тот же месяц выделил. Меня это заранее в ужас вводит. Может, наплевать на дедлайн и работать себе спокойно, но интенсивно, не убивая себе нервы в хлам? Ага, и тогда я на этой чертовой Миезе зависну на три года.
А быстро нельзя. Первый черновик - дерьмо, второй, гладкий - тупой примитив, третий - поверхностная хрень без мысли и ритма. Все это людям показывать еще нельзя. И только где-то на четвертом этапе начинает что-то чуть-чуть складываться намеками, и вот дальше этой стадии с намеками я пока не захожу, но до нее надо вытягивать кровь из носу. И быстро не выйдет.
Для примера: сегодня у меня была последняя сценка, второй черновик с дополнениями. Из нее надо было сделать что-то поприличнее, т.е. перетащить со второго уровня на третий. Поганые 1500 слов я редактировал два с половиной часа, и не влегкую, а как раб на галерах. Осталось 600 слов, и их все равно людям показывать нельзя. Для четвертого уровня этот кусок надо будет еще переписывать и править.
+ + +
Читаю сейчас прекрасно написанный детектив Луиз Пенни, спокойный, тонкий. Но, блин, меня чет реально пугает нынешний западный мир. Все симпатичные герои действуют по одной схеме: в отношениях, в образе жизни. Уже в которой книжке мне встречается, что авторы не просто жизнь людей описывает, а будто бы дают рекомендации из одной и той же методички: как надо себя вести с партнером, чтобы отношения оставались доверительными, как относиться к меньшинствам, какие политические взгляды иметь, про то, что у каждого детские травмы, которые непременно надо вскрыть. Все положительные персонажи едят натуральную еду, дружат с геями, все занимаются искусством в расширенном его понимании (чем-нибудь, что не требует мастерства, а служит самовыражению), прихожане англиканской церкви участвуют в друидских обрядах, потому что экуменисты, заботятся о саморазвитии и "росте"... Обязательный набор, как будто не высказав свое правильное отношение к определенному кругу вопросов, автор ставит себя под удар, типа "а почему вы не отразили руководящую и направляющую роль партии"? Как-то это все дико. Не так уж много я читаю современных популярных западных книжек, но весь этот новый малый джентльменский набор я уже знаю назубок.
"Как должен поступить пионер в этой ситуации?" - и раз за разом демонстрируют, как, и это всегда одно и то же, от автора не зависит. Сколько раз я уже читал хрень типа: "Вечером, когда все ушли, Клара сказала Питеру то, что он давно хотел услышать. Сказала, как верит ему, как его любит. Как она сожалеет, как благодарна ему за терпение, которое он проявил, когда она была в отчаянии после смерти Джейн. Она попросила у него прощения. И он простил ее." Прям как сочинение об образе Онегина в самые советские времена - жесткая схема, единственно правильные выводы.
Особенно странно это видеть даже у приличных писателей. Их литература решительно движется в сторону "не развлекать, а поучать". Причем, шаг вправо, шаг влево - считается побег. Очень это странно. Платона за "Государство" ругают, а сами топают именно в том направлении.
+ + +
ЯЦЕК ПЕКАРА. МОЛОТ ВЕДЬМ
Привык, читаю.
25 августа, суббота
Бунина кусок:
Замерло всё и застыло, лучатся жестокие звезды,
Но до костей я готов в легком промерзнуть меху,
Только бы видеть тебя, умирающий в золоте месяц,
Золотом блещущий снег, легкие тени берез
И самоцветы небес: янтарно-зеленый Юпитер,
Сириус, дерзкий сапфир, синим горящий огнем,
Альдебарана рубин, алмазную цепь Ориона
И уходящий в моря призрак сребристый - Арго.
+ + +
Хочется для себя уяснить, чего я хочу от правки уже готового черновика. Как это должно быть в идеале.
Скажем, есть гладкий черновой фрагмент: люди едут из пункта А в пункт Б, разговаривают по дороге, описание природы, все дела.
Во-первых, гладкость, начиная с Карамзина, - самая большая засада, почти равнозначна графомании. Все должно быть, наоборот, шероховатым, с занозами, чтобы было за что цепляться.
Про описания. В методичках пишут, что мол, должны быть задействованы все органы чувств. 1. Синее небо, золотая нива. 2. Поют птички. 3. Веет легкий ветерок. 4. Аромат цветов доносится с полей. 5. Вкус свежей крови во рту. Вуаля - получается фигня. На органы чувств лучше действовать через ощущения людей, так что кровь во рту работает лучше птички в небе. Т.е. не "солнышко печет", а "некто с солнечным ударом валится в придорожную канаву".
Не обязательно, конечно. Главное, чтобы через описания что-то пробивалось наружу, какие-то точные удары.
Смена планов - типа, камера на высоте птичьего полета, потом две-три фигуры в движении, потом крупный план чьей-то волосатой ноздри.
Гладкость - самая большая опасность, неуклюжесть намного лучше. Чтобы глаз не скользил, а спотыкался и запинался.
С другой стороны, описания, на мой взгляд, хорошо писать, как стихи. В идеале должно получаться во-первых, что-то предметное, с яркими деталями, чтобы прям стояло перед глазами, во-вторых, чтобы оно создавало некий эмоциональный и символический образ, насыщенность эмоциями, смыслами и ассоциациями должна больше, чем обычно в прозе, в-третьих, ритм и звук очень важны, игра на нервах, в нужных местах вбитые гвозди.
Про персонажей. Любое упоминание любого персонажа должно как-то развивать его, хоть на шажок, но дальше вести, показать новую грань, не важно, какую - портретную черту, жест, че-нить из психологии, из прошлого. Через персонажей каждый фрагмент надо покрепче связать с предыдущим и последующим текстом, закинуть сюжетные крючки на будущее или вытянуть какую-то жилу из прошлого, но без повторов - можно что-то напомнить, закрепить, но тогда с усилением, или наоборот, связывать через контрасты и противоречия.
Диалоги. Тут мне больше всего нравится, что Шкловский про них сказал, но смысл такой: Каждая реплика в диалоге - защита своего отношения к миру. Не в том смысле, что персы на каждом шагу должны провозглашать свое кредо, но типа оно должно исподволь просвечивать и во время разговора о деревообделочных станках. Любой диалог - всегда подспудный спор, где каждый защищает свое, опять же не напрямую. Даже если они друг с другом во всем соглашаются, надо показать, что у каждого на это свои причины. В общем, смысл диалога - не развитие сюжета, не передача информации, а работа на углубление характеров и их отношений. Технически тут тоже использовать смену планов, как при описаниях: перескоки с мировой политики на обед и т.п. Желательно, чтобы что-то абсурдное, чепуховое выскакивало время от времени - для реализма.
Общее: опускать все очевидное, само собой разумеющееся. Не растолковывать. Недоговаривать. Проверять определения и глаголы, играть с ними. Ритм с перебоями и обрывами, чтобы человеческое дыхание слышалось.
Но на такую правку у меня никогда не хватает времени, думаю: потом, как-нибудь, когда все до конца напишу...
+ + +
Только начал от первой волны несчастий отходить, надеяться, что все образуется и наладится, как вторая волна накатила. А весь стоицизм давно израсходован, и меня просто в пыль раскатало. В общем, я пока затаюсь.
+ + +
ЛУИЗА ПЕННИ. УБИЙСТВЕННО ТИХАЯ ЖИЗНЬ
Несмотря на убийство, в книжке описывается очень привлекательная идиллия. Маленькая старинная деревня в исключительно красивом месте, где живут знаменитые поэты и талантливейшие художники, где все любят стихи и картины, трепетно относятся друг к другу и все такое. Ну попалась одна паршивая овца в этом раю, ну и фиг с ней. Меня пугает, что среди всех этих утонченных людей царит поразительное идеологическое единомыслие, а злодеи уж прям насквозь злодеи и ужасно нетолерантны и забрасывают геев дерьмом, и хорошо замаскированного убийцу можно вычислить, потому что он в самом начале книжки высказывает неправильное политическое мнение (значит, только притворяется человеком добрым и просвещенным). Как детектив - очень неплохо, но вот эта навязчивая хрень сильно портит впечатление.
ЛУИЗА ПЕНИИ. СМЕРТЕЛЬНЫЙ ХОЛОД.
Тоже неплохо, и малость поменьше отчета о собственной благонадежности. Но все жители деревеньки, от лесорубов до старушек - идеализированный портрет ее друзей по кампусу (воображаемых, судя по всему). Впрочем, если кому нравится толика мечтательной сентиментальности - то это самое оно.